Неточные совпадения
— Неужели эти
сотни миллионов
людей лишены того лучшего блага, без которого
жизнь не имеет смысла?
Самгин согласился, надеясь увидеть проповедника, подобного Диомидову, и
сотню угнетенных
жизнью людей, которые слушают его от скуки, оттого, что им некуда девать себя.
Не один он живет такой
жизнью, а
сотни, тысячи
людей, подобных ему, он это чувствовал, знал.
— В сущности, мы едва ли имеем право делать столь определенные выводы о
жизни людей. Из десятков тысяч мы знаем, в лучшем случае, как живет
сотня, а говорим так, как будто изучили
жизнь всех.
Глядя на Mariette, он любовался ею, но знал, что она лгунья, которая живет с мужем, делающим свою карьеру слезами и
жизнью сотен и
сотен людей, и ей это совершенно всё равно, и что всё, что она говорила вчера, было неправда, а что ей хочется — он не знал для чего, да и она сама не знала — заставить его полюбить себя.
Это были
люди заброшенные, одуренные постоянным угнетением и соблазнами, как тот мальчик с половиками и
сотни других
людей, которых видел Нехлюдов в остроге и вне его, которых условия
жизни как будто систематически доводят до необходимости того поступка, который называется преступлением.
— Удивительная удача! — воскликнул он. — У вас была полная возможность попасть в тюрьму, и — вдруг! Да, видимо, пошевеливается крестьянин, — это естественно, впрочем! Эта женщина — удивительно четко вижу я ее!.. Нам нужно пристроить к деревенским делам специальных
людей.
Людей! Их не хватает нам…
Жизнь требует
сотни рук…
Куда стремился Калинович — мы знаем, и, глядя на него, нельзя было не подумать, что богу еще ведомо, чья любовь стремительней: мальчика ли неопытного, бегущего с лихорадкой во всем теле, с пылающим лицом и с поэтически разбросанными кудрями на тайное свидание, или
человека с солидно выстриженной и поседелой уже головой, который десятки лет прожил без всякой уж любви в мелких служебных хлопотах и дрязгах, в ненавистных для души поклонах, в угнетении и наказании подчиненных, —
человека, который по опыту
жизни узнал и оценил всю чарующую прелесть этих тайных свиданий, этого сродства душ, столь осмеянного практическими
людьми, которые, однако, платят иногда
сотни тысяч, чтоб воскресить хоть фальшивую тень этого сердечного сродства с какой-нибудь не совсем свежей, немецкого или испанского происхождения, m-lle Миной.
Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи ямы полны трупами. Здесь главное место гибели. Многие из
людей задохлись, еще стоя в толпе, и упали уже мертвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли еще с признаками
жизни под ногами
сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили в драке, около будочек, из-за узелков и кружек. Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой.
Живут все эти
люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий
сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные
люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к
людям, которую они все отрицают всею своею
жизнью.
Условные положения, установленные
сотни лет назад, признававшиеся веками и теперь признаваемые всеми окружающими и обозначаемые особенными названиями и особыми нарядами, кроме того подтверждаемые всякого рода торжественностью, воздействием на внешние чувства, до такой степени внушаются
людям, что они, забывая обычные и общие всем условия
жизни, начинают смотреть на себя и всех
людей только с этой условной точки зрения и только этой условной точкой зрения руководствуются в оценке своих и чужих поступков.
Как бывает достаточно одного толчка для того, чтобы вся насыщенная солью жидкость мгновенно перешла бы в кристаллы, так, может быть, теперь достаточно самого малого усилия для того, чтобы открытая уже
людям истина охватила бы
сотни, тысячи, миллионы
людей, — установилось бы соответствующее сознанию общественное мнение, и вследствие установления его изменился бы весь строй существующей
жизни. И сделать это усилие зависит от нас.
Свойство этого провидения того пути, по которому должно идти человечество, в большей или меньшей степени обще всем
людям; но всегда во все времена были
люди, в которых это свойство проявлялось с особенной силой, и
люди эти ясно и точно выражали то, что смутно чувствовали все
люди, и устанавливали новое понимание
жизни, из которого вытекала иная, чем прежняя, деятельность, на многие
сотни и тысячи лет.
Через три дня я был на коше у молокан, где Самат оказался своим
человеком, и меня приняли как родного. Винтовку и почти
сотню патронов я подарил старому молоканину — и радость его была безмерна: у них была одна гладкостволка, связанная проволокой. Самат, расцеловавшись со мной по-русски, исчез навсегда. На мои излияния чувств за спасение
жизни и за все сделанное мне он ответил одним словом, уже на дороге, крепко пожав руку...
А кому нужен этот бродяга по смерти? Кому нужно знать, как его зовут, если при жизни-то его, безродного, бесприютного, никто и за
человека с его волчьим паспортом не считал… Никто и не вспомнит его! Разве, когда будут копать на его могиле новую могилу для какого-нибудь усмотренного полицией «неизвестно кому принадлежащего трупа», могильщик, закопавший не одну
сотню этих безвестных трупов, скажет...
Все обитатели трущобы могли бы быть честными, хорошими
людьми, если бы
сотни обстоятельств, начиная с неумелого воспитания и кончая случайностями и некоторыми условиями общественной
жизни, не вогнали их в трущобу.
Они погубили мою
жизнь, как они губили и губят
жизнь тысяч,
сотен тысяч
людей, а я не могу не связывать следствия с причиной.
Ахов. Ты молчи, ты молчи! Худого ты не сделала. Нет, я говорю, коли вся жизнь-то… может, не одной даже
сотни людей в наших руках, так как нам собой не возноситься? Всякому тоже пирожка сладенького хочется… А что уж про тех, кому и вовсе-то есть нечего! Ой, задешево
людей покупали, ой, задешево! Поверишь ли, иногда даже жалко самому станет.
— Доктог… я не обидел никого… не смеялся ни над кем… Доктог… вот тут, сейчас за стеной…
сотни людей мучатся целую
жизнь… Женщины… дети, доктог!.. мой пгоэкт… там все сказано!..
— Накопятся
сотни, тысячи таких хороших
людей, займут в России все видные места и сразу переменят всю
жизнь!
Он населил маленькое здание мертвецкой десятками и
сотнями давно умерших
людей и пристально вглядывался в оконце, выходившее из ее подвала в уголок сада, видя в неровном отражении света в старом радужном и грязном стекле знакомые черты, виденные им когда-то в
жизни или на портретах.
Я впервые в моей
жизни живу так близко, бок о бок, с
людьми, тратящими на себя в год десятки, может быть, даже
сотни тысяч, с
людьми, почти не знающими, что значит «не мочь» чего-нибудь.
Вся
жизнь серых пассажиров парохода проходит на виду, за этою решеткой. Стоит ли над морем яркое тропическое солнце, свистит ли ветер, скрипят и гнутся снасти, ударит ли волной непогода, разыграется ли грозная буря и пароход весь застонет под ударами шторма, — здесь, все так же взаперти, прислушиваются к завыванию ветра
сотни людей, которым нет дела до того, что происходит там, наверху, и куда несется их плавучая тюрьма.
В голосе полковника звучала такая полная уверенность, что, казалось, сама практическая
жизнь говорила его устами, глядела из его несколько заплывших глаз; между тем опытный бродяга, тот самый Бесприютный, который пользовался у
сотен людей безусловным авторитетом, стоял перед ним и бормотал что-то, как школьник.
Они нужны были и интересны для
сотни ожиревших
людей, нуждающихся в развлечении, но не для
жизни, но не для нас, пытающихся разгадать ее.
Маргаритов. Его? Его? За что? Он все взял у меня: взял деньги, чужие деньги, которых мне не выплатить, не заработать во всю
жизнь, он взял у меня честь. Вчера еще считали меня честным
человеком и доверяли мне
сотни тысяч; а завтра уж, завтра на меня будут показывать пальцами, называть меня вором, из одной шайки с ним. Он взял у меня последнее — взял дочь…
Теперь, по милости Божией, по околотку сотня-другая
людей вкруг меня кормится, и я возымел такое желание, чтобы, нажитого трудами капитала не умаляя, сколь можно больше народу работой кормить, довольство бы по бедным
людям пошло и добрая
жизнь…
Вспомни каждый, хотя бы и молодой
человек, свою
жизнь. И если ты пожалеешь один раз о том, что ты не сделал того, что было должно и что было бы хорошо, то ты
сотни раз пожалеешь о том, что ты сделал то, что было нехорошо и чего не должно было делать.
То же и с народами, которые вооружаются, чтобы обеспечивать свою
жизнь и свободу, а между тем это самое обеспечение ведет к погибели на войнах
сотен тысяч
людей и свободы народов.
Горький опыт показывает нам то, что нельзя уже удерживать прежние условия
жизни и что поэтому необходимо находить те новые условия, которые свойственны новому времени; но
люди, вместо того чтобы употреблять свой разум на изыскание и установление этих новых условий, употребляют свой разум на то, чтобы удержать
жизнь в тех условиях, в которых она была
сотни лет тому назад.
Жизнь человеческая есть ряд поступков от вставанья до постели; каждый день
человек должен не переставая выбирать из
сотни возможных для него поступков те, которые он сделает.
Мой брат умер вчера или тысячу лет тому назад, и та самая сила его
жизни, которая действовала при его плотском существовании, продолжает действовать во мне и в
сотнях, тысячах, миллионах
людей еще сильнее, несмотря на то, что видимый мне центр этой силы его временного плотского существования исчез из моих глаз.
Помню я незабываемое время.
Сотни тысяч
людей слились в одно, и все трепетало небывало полною, быстрою
жизнью. Сама на себя была непохожа
жизнь — новая, большая, палившая душу живящим огнем. И никто не был похож на себя. Весь целиком жил каждый, до ногтя ноги, до кончика волоса, — и жил в общем. Отдельная
жизнь стала ничто,
человек отдавал ее радостно и просто, как пчела или муравей.
«
Жизнь хороша!»…
Сотни веков
люди ломают себе голову, как умудриться принять эту загадочную
жизнь. Обманывают себя, создают религии, философские системы, сходят с ума, убивают себя. А дело совсем просто, —
жизнь, оказывается, хороша! Как же
люди этого не заметили?
Важность этого дела для всего русского общества состоит в том, что, если бы не было этого крестьянского народа и не было бы в нем того христианского чувства, которое так сильно живет в нем, трудно представить себе, что бы было не только с этими
сотнями тысяч несчастных бездомных, бродящих
людей, но и со всеми достаточными, в особенности богатыми деревенскими жителями, живущими оседлой
жизнью.
Вся печать с единодушным восторгом встретила меня; многочисленные журналисты, фотографы, даже карикатуристы (
люди нашего времени так любят смех и удачные остроты) в
сотнях статей и рисунков воспроизвели всю историю моей замечательной
жизни.
И ни одному из них не приходит в голову, что время идет,
жизнь со дня на день близится к закату, хлеба чужого съедено много, а еще ничего не сделано; что они все трое — жертва того неумолимого закона, по которому из
сотни начинающих и подающих надежды только двое, трое выскакивают в
люди, все же остальные попадают в тираж, погибают, сыграв роль мяса для пушек…
— Вот что, Люба. Конечно, ты можешь предать меня, и не одна ты можешь это сделать, а всякий в этом доме, почти каждый
человек с улицы. Крикнет: держи, хватай! — и сейчас же соберутся десятки,
сотни и постараются схватить, даже убить. А за что? Только за то, что никому я не сделал плохого, только за то, что всю мою
жизнь я отдал этим же
людям. Ты понимаешь, что это значит: отдал всю
жизнь?